Андреевское братство [= Право на смерть] - Василий Звягинцев

— Теперь и захочешь — не снимешь. Если угодно — гарантия моих капиталовложений. Средство для ненадежных должников. Чтобы не думал, будто я такой уж альтруист… — он ободряюще подмигнул, поднес два пальца к правой брови и задвинул за собой диафрагму индивидуального лифта.

Размышляя, что бы все происшедшее значило, я дождался, пока вспыхнет огонек, что лифт вернулся обратно, и открыл футляр.

Инструкция была отпечатана на желтоватой, похожей на слоновую кость пластинке, прикрепленной к внутренней стороне крышки.

«Гомеостат портативный, полууниверсальный. Предназначается для поддержания и стимулирования приспособительных реакций организма, направленных на устранение и максимальное ограничение действия различных факторов, нарушающих относительное постоянство внутренней среды организма. Максимально эффективен при постоянном ношении, может также использоваться кратковременно для диагностических и лечебных целей. Включается автоматически при замыкании браслета на левом или правом запястье пациента. При соответствии внутренней среды организма генетической норме цвет экрана зеленый. Желтый сектор указывает на степень нарушения внутренней среды. Сплошная желтая засветка экрана свидетельствует о степени нарушения, несовместимой с жизнью. Во всех остальных случаях гомеостат обеспечивает полное восстановление нормы в период от 4 до 6 часов в зависимости от тяжести нарушений. При постоянном ношении гомеостат гарантирует 100-процентную регенерацию тканей организма в случае механических, термических и химических повреждений (если таковые не вызовут одновременного полного разрушения организма вместе с гомеостатом), исключает воздействие на организм любого вида инфекций, токсинов, органических и неорганических ядов, алкалоидов, ионизирующего излучения и т. д. Запрещается: вскрывать гомеостат, подвергать воздействию магнитного поля напряженностью свыше 1 млн. гаусс, нагреву свыше 2000°К. Срок действия гомеостата не ограничен. Питание встроенное, в подзарядке не нуждается».

Прочитав, я ощутил некоторое недоумение. Может ли это быть правдой? Ни о чем подобном мне слышать не приходилось, готов поручиться. Даже у десантников таких приборов нет, а следовательно, и ни у кого другого быть не может. Тем более фирма-изготовитель не указана. Если лабораторный образец — неуместен стиль инструкции. Но, с другой стороны, и насчет оживающих покойников и нестандартных случаев применения хроноквантового двигателя я тоже до последнего времени не подозревал.

И только потом мне пришло в голову, что это ведь в принципе одно и то же. Данный прибор, он тоже подходит к проблеме «фактора Т» и практического бессмертия, только с другой стороны…

Значит, Андрей — или те, кого он представляет, — занимались аналогичной с Аллой проблемой, но решили ее куда раньше и эффективнее?

Я бы даже сказал — изящнее.

«…За исключением одномоментного полного разрушения организма вместе с гомеостатом…»

Зеленое поле занимало практически весь экран, желтый сектор был совсем узкий. Ну, о том, что здоровье мое в полном порядке, я знал и так. Последний медконтроль проходил перед посадкой, и в случае любого недомогания меня бы просто не выпустили из корабля на Землю.

Осталось получить экспериментальное подтверждение. Будучи человеком решительным, я взял вилку и резко чиркнул острыми зубцами по левому предплечью, чуть выше браслета. Из глубокой царапины выступила кровь.

Примерно через полчаса кожа в том месте была гладкой, как и раньше. Ни малейших следов…

…Последний разговор с Паниным получился коротким. Я посочувствовал Майклу, наверное, имевшему неприятность за вчерашний конфуз, и передал адресованную ему оценку сыщиков. Насчет кретина. Чем заодно ненавязчиво подчеркнул свои возможности.

Местом встречи назвал отель, якобы наугад выбранный из справочника.

— Ну вот, хотя бы «Уэстберри»… — на самом деле это четырехзвездочное заведение занимало три нижних этажа моего небоскреба. — Пусть ваш представитель обратится к портье, там будет пакет… На чье имя?

— Да не все ли равно, можно и на мое… — Панин был сегодня тих и сговорчив, на него произвело впечатление все случившееся.

— О’кей. В письме я изложу, что и как делать дальше. Главное условие, сам понимаешь, чтобы привезли Аллу. Доставили ее туда, где я буду ждать. И обменяемся. В людном месте и под прикрытием моих друзей… А в качестве компенсации меня устроит миллион… Естественно — долларов. В виде туристской карточки на предъявителя.

Я был уверен, что при таком варианте они мне ничего не успеют сделать. Получив Аллу, я тут же поднимусь в пентхаус, заблокирую лифт, позвоню Андрею, и он снимет меня с крыши на заранее заказанном вертолете… Должно получиться.

— Но тогда уже от тебя потребуются гарантии, — сказал, подумав, Панин. — Вдруг ты подсунешь пустышку?

Тут он угадал, так я и собирался сделать.

— Ну, парень… Взаимно. Мы же деловые люди. И подлинники у вас. Есть в них некоторые хитрости, но то уже повод для отдельного разговора… Гарантией они в любом случае служить могут.

В итоге мои условия были приняты.

…На самом же деле все вышло далеко не так.

Встретились. Стороны представляли два вполне приличных джентльмена, ничего общего с предыдущими ребятами. Скорее адвокаты, чем громилы. Поговорили. Будто невзначай я коснулся нагрудного кармана, где лежал только что купленный кристалл с полной записью вагнеровского «Кольца Нибелунгов». По-моему, необходимая каждому приличному меломану вещь. Тем более в исполнении «Берлинер-штадт оперы». Чуть ли не под руководством автора…

Мы сидели в креслах в холле третьего этажа под густыми филодендронами. Вдали по коридору бой катил столик с напитками, в дверях номеров появлялись и исчезали постояльцы. На втором этаже у дверей конференц-зала толпились участники съезда офтальмологов, еще ниже, в главном вестибюле, тоже было многолюдно. Часто проезжали по стеклянным трубам светящиеся изнутри фиолетовые кабинки лифтов. Нормальная, деловая обстановка.

— Одним словом — все в порядке, господа. Ведите мою даму, готовьте чек, и расстанемся к взаимному удовольствию…

— Разумеется, сэр…

Я полностью расслабился, уверенный, что выиграл. И как-то не заметил, что в перспективе сходящихся к холлу коридоров вдруг стало пусто. И лифты отчего-то прекратили свое бесконечное скольжение вверх и вниз.

Один из парламентеров поднес к губам микрофон, будто собираясь доложить своим о завершении переговоров, а второй так же спокойно выстрелил мне в бок из искровика.

Прожег грудь насквозь, слева-вверх-направо. Сознание я потерял сразу. Но минуты через две-три очнулся.

Они споро отволокли меня в эркер, за огромную фарфоровую бочку с тропическим растением. Гибкие мохнатые ветви до самого пола.

Обшарили карманы, выхватили кристалл, ничем больше не заинтересовавшись, а «штейер» просто не заметили сзади под ремнем.

Все это я видел и осознавал, как сквозь липкий туман. Мой труп пристроили так, что найти его можно было только случайно или не раньше большой утренней уборки.

Не помню, сколько я там пролежал. Наверное, около часа. Когда немного полегчало и появилась способность двигаться, кое-как добрался до лифта. Со стороны, если кто видел, я производил впечатление мертвецки (прошу прощения за каламбур) пьяного.

С трудом вспомнил код, открывающий выход на крышу, выпал из кабинки и вновь отключился.

При следующем просветлении осознал себя на диване. Волнами накатывалась тошнота, нестерпимо пекло в легких, каждый вдох приходилось делать в несколько приемов. Но голова была ясная. Достаточно ясная для того, чтобы понять: спас меня только браслет. Припомнив анатомию, я определил, что разряд прошел через оба легких и сердце. Рана как у Лермонтова. С той только разницей, что я все-таки остался жив.

Поднес к глазам браслет. Экран желтый больше чем на две трети. За окнами смеркалось. Или в глазах все еще темно? Но, судя по тому, что гласит инструкция, к полуночи буду как новый. Еще полежу часик и попробую связаться с Новиковым.

А как же теперь Алла? Стало страшно и обидно за нее до слез. В буквальном смысле…

Дверь скрипнула, и в комнате появился Артур!

Прибыл по мою душу, будто ангел смерти?

…Он сильно изменился с момента нашей последней встречи. Или лучше сказать — прощания на берегу.

Отличался от себя прежнего не только одеждой — сейчас он был одет вполне прилично, — но и всем обликом. Словно наконец сумел приспособиться к своей потусторонней внешности. Без специального заинтересованного внимания и не заметить того ощущения абсолютной чуждости нашему миру, что исходило от него раньше и так поразило меня еще на станции эмбуса.